A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Люди жаждут тишины и не могут ее обрести - это острая проблема сегодня, во всяком случае, в развитых странах. Рев машин, безостановочные телефонные звонки, цифровые сообщения в поездах и автобусах, телевизоры, орущие даже в пустующих офисах - это безостановочное насилие выбивает из колеи. Человечество изводит себя шумом и стремится к его противоположности – в лесную глушь, на океанские просторы, или на какой-нибудь ретрит, посвященный спокойствию и концентрации. Об этом пишут профессор истории Ален Корбен (Alain Corbin) и норвежский исследователь Эрлинг Кагге (Erling Kagge): первый - из своей тихой обители в Сорбонне, второй – вспоминая о пустынной Антарктиде. Оба пишут из мест, где искали спасения. Впрочем, как отмечает в своей «Истории тишины» (“A History of Silence”) профессор Корбен, шума сейчас едва ли больше, чем в прежние времена. До появления пневматических шин городские улицы сотрясались от оглушительного лязга окованных металлом колес и скрежета конских подков по булыжнику. Пока люди добровольно не отгородились друг от друга мобильными телефонами, в автобусах и поездах стоял гул разговоров. Продавцы газет во все горло расхваливали свой товар, чтобы он не залеживался на прилавках, а торговцы вишнями, фиалками и свежей макрелью от них не отставали. Из театров и оперы неслись то овации, то свист и улюлюканье. Пели даже крестьяне за тяжелой деревенской работой. Теперь они не поют. Изменился не так уровень шума, на который сетовали и в прошлые века, как уровень помех, вытеснивших тишину из ее владений. Здесь кроется другой парадокс: оказалось, что когда наступает тишина – в сосновой чаще, в голой пустыне или во внезапно опустевшей комнате – это чаще нервирует, чем радует. В душу вползает страх; слух пытается зацепиться за что-нибудь – за потрескивание костра, птичье пение или шепот листьев - лишь бы спастись от пугающей неизвестностью пустоты. Люди хотят тишины, но не столь глубокой. |